Флейм, казалось, чувствовала себя в темноте вполне уютно, чего нельзя было сказать о Скайлер, ощущавшей некоторый дискомфорт. Как можно вообще быть расслабленной и спокойной, когда ты дальше собственного носа ничего не видишь? Может, тебе уже тарантул в штаны заполз? Впрочем, тут тарантулы не водятся. Ну, с другой стороны - какая разница? Пусть будет крестовик обыкновенный. Все равно мерзость.
Силуэт Фиби почти полностью сливался с окружающим пространством. Из-за бури снаружи, изредка подсвечивающей помещение зловеще зеленоватым и дымчато-серым, возникала иллюзия, будто в комнате клубился туман. Но брюнетка двигалась стремительно, вполне уверенно, безошибочно определяя положение мебели. Готова поспорить на левое яичко Коленьки Баскова, что мысли о тарантулах явно не закрадывались в ее черноволосую головку.
Постепенно глаза Скай привыкали к повисшему в комнате мраку. Теперь она уже могла разглядеть лицо Фиби с таким знакомым, насмешливо-издевательским выражением: брови чуть вздернуты, на губах играет ухмылка, глаза слабо мерцают, как у кошки. Да, пожалуй, она сейчас напоминала ту самую свободную Мурку, что гуляет сама по себе. Как и киска, Черная была своей под покровом ночи, а вот Лисичке туда вход заказан. Но что поделать, рыжие предпочитают солнце.
«Зато мы чеснока не боимся и в зеркалах отражаемся. Ах да, еще я сплю в кровати, а не в гробу, куда она его, кстати, прячет?» – мысленный юмор еще никто не отменял.
– Ты очень великодушна, спасибо, – саркастически заметила девушка, – Буду иметь в виду, на кого повесить свою мучительную гибель, когда забьюсь в предсмертной агонии.
Флейм то ли задумалась, то ли язык проглотила от изумления, но на некоторое время вновь повисла тишина. Странно, но молчать с ней было приятно. Такое чувство возникает, когда знаешь человека сто лет и со спокойной душой можешь повернуться к нему спиной, зная, что он никогда не нанесет тебе удар сзади.
Рыжая прислушалась к шуму дождя. Приятный звук. Один из самых приятных на свете, после голоса Курта Кобейна, конечно. И располагает к доверительной атмосфере даже лучше, чем ароматические свечи и пылающий камин.
Скай поймала себя на мысли, что внутреннее напряжение постепенно спадает. Ей было поразительно уютно в этой комнате, больше похожей на больничную палату, с этой девушкой, которой она до своего попадания в «Бездну» едва ли согласилась бы сказать хоть слово. Но это было давно. Так давно, что кажется, будто бы вообще в прошлой жизни. А ведь прошло всего два месяца.
– Что я слышу? Скорее, звоните в службу спасения, Снежная Королева вот-вот растает! – Скай шутливо закатила глаза и прижала руку тыльной стороной ладони ко лбу, затем, хитро прищурившись, уточнила, – И единственное, что тебя останавливает, – это отсутствие света, правильно? Что ж, юная леди, я не премину сообщить о вашем поведении куда следует! – и расхохоталась, звонко, искренне, – А как же наш общий зеленоволосый друг? Он же не переживет такую измену!
Она представила, что сказал бы Рензо, если бы увидел их вот так: болтающими, смеющимися, находящимися на расстоянии меньше метра друг от друга, и при этом без риска устроить заварушку! Наверняка даже ее хладнокровный товарищ не удержал бы свою челюсть при виде такого зрелища. На секунду перед глазами встал Рен, как он есть: молчаливый, собранный, всегда такой спокойный, что даже Скай приходится попотеть, чтобы вывести его из себя. Идеальный наставник. Безукоризненная машина для создания себе подобных. Он не был жестоким, по крайней мере, с ними. Требовательным, грубоватым, бескомпромиссным – да, но не жестоким. Он заслуживал более податливых учениц, а не басню «Лисица и ворона» в современной интерпретации. Она даже иногда испытывала к нему некое подобие благодарности за его стойкость, твердость и терпеливость. Впрочем, гораздо чаще она испытывала желание придушить его и скормить его хладный труп собакам.
Скай сменила позу, усевшись по-турецки и подперев подбородок рукой, и скользнула тоскливым взглядом по стенам. Надо же, Фиб, оказывается, тоже испытывает давление этих холодных бетонных монолитов.
– Они такие неродные, эти стены. Чужие. Постоянно напоминают, что мы в тюрьме. Надо попросить Рена найти какой-нибудь плакат со щенком в корзинке или тройкой пушистых котят... – хотя вряд ли ее наставник держит под подушкой цветастую картинку с милыми животными, скорее уж он там хранит чей-нибудь скальп, например, какой-нибудь языкастой рыжей девицы без тормозов, – А лучше – с Битлами. Напечатанный этак в восьмидесятых годах. Ну а что? Ретро-стиль. Все поживее будет.
И тут Флейм все испортила. Ну конечно, следовало бы догадаться, что брюнетка не удержится от расспросов, и фраза «Не отвечай, если не хочешь» ничего не меняет. Вопрос-то уже задан. Слово – не воробей.
Первым порывом было ответить что-нибудь резкое, дабы навсегда пропала охота лезть в чужие дела. Скай уже открыла было рот, а потом закрыла. Рациональная часть одержала вверх над кричаще-пищащей эмоциональной. Минуту помолчала, тщательно взвешивая свой ответ.
– Надеешься услышать, что совершила убиение невинного младенца? – совершенно спокойный, обманчиво холодный тон – Рензо нервно курит в сторонке. Снова молчание, затем тот же ровный голос, – Все равно узнаешь. Бессмысленно скрывать.
Пальцы чесались от желания помять, повертеть, потеребить что-нибудь, но она усилием воли сдерживала этот навязчивый нервный тик. Опустила глаза на одеяло, снова подняла к лицу Фиби. Пытливо всмотрелась во всепонимающее выражение лица. Хм. Прямо мать Тереза.
«Не в твоем стиле, Фиб. Лучше снова стань язвительной стервой. Та Фиби хотя бы мне знакома, чего нельзя сказать об этой».
– Говоря юридическим языком: превышение самообороны и нанесение тяжкого вреда здоровью в состоянии аффекта, – Винни внутренне сжалась в комочек под толщей воспоминаний, но только еще сильнее выпрямила спину и вызывающе вздернула подбородок, – Но тебе это ничего не скажет. Так что, – она пожала плечами, – Сделаю тебе одолжение – поясню.
Она сделала паузу. Всего на пару секунд, чтобы удостовериться, что ее голос по-прежнему звучит безэмоционально, совсем как тот, из «Точное время одиннадцать часов...»
– Меня изнасиловали, а я воткнула ему в шею кусок стекла четырнадцать раз подряд. А потом еще и исполосовала этим же осколком лицо его сестричке, наблюдашей за действом. Теперь я тут. Вот и вся сказочка.