Принцессе приснился шиз,
Принцу приснился сюр.
И долго из-под одеяла выбраться они не могли,
В замке подняли шум.
Послали за палачом,
Но и у него разум зашел за ум.
Стали звать короля,
Выяснилось, что король,
Пропив всю казну до рубля,
С бродячим цирком ушел.
Тогда к королеве спустились в подвал,
Сняли ее с цепей.
И начался карнавал.
В замке любили его.
Это так по-детски.
Бояться чего-то резкого: звука, действия, чего угодно. Хотя любой человек инстинктивно поворачивает голову в сторону такого раздражителя - зачем, спрашивается? А черт его знает, но именно на нарушение действия этого, как принято говорить, "условного рефлекса" надеялся Кристофер. Это так наивно.
Это так по-детски, Вам не кажется?
Когда этот человек думает, нет, он даже не думает, скорее уходит из этой скучной и серой реальности в какой-то свой мир, в нем не обязательно все хорошо и, вероятно, нет радуги и скачущих пони, там может даже разгореться война или геноцид, зверствовать чума или сибирская язва, а люди будут убивать друг друга просто ради того, чтобы убивать. Но это именно его мир, с его правилами, там все так, как хочет только он, только Крис.
"Это так по-детски" - Вам еще кажется?
Иногда тот мир накладывается на наш, и в этом сумбурном месиве сложно разобраться. В каком-то отдаленном уголке сознания что-то тихо щелкнуло, как выключатель. Наверное, должен был погаснуть свет.
Боковым зрением парень видел голубой ворс, нет, он был не небесного цвета, скорее какой-то полупрозрачный или полупризрачный, какой-то бледный и одновременно насыщенный и ядовито-неоновый. Каждая, буквально каждая ворсинка, казалось бы, светилась изнутри чем-то теплым, не сердцем, но чем-то вроде. Кажется, в них горел маленький огонек, и он тихо-тихо потрескивал, как догорающие дрова в камине. И их были тысячи. Нет, сотни тысяч, они росли какими-то маленькими кучками-кочками, напоминая собой полевую разросшуюся траву.
С трудом приподнимая голову, будто бы в вены вливали раскаленный свинец, каплями, но каждая из них била в тело с десятикратной тяжестью, от чего оно подрагивало; и, может, выгибались суставы так, как не должны были: сворачиваясь в безумные спирали, не ломая, а как-то изгибая кости - неестественно настолько, насколько отвратительно. Превозмогая это странное ощущение собственного искажения, удается устремить случайный взор куда-то вверх, там, где в обычном мире существует небо или хотя бы потолок - но их нет. Его взгляд встречался с чьим-то другим. Нельзя сказать, что тот был враждебен. Что вообще можно было сказать о бессчетном множестве глаз, смотрящих на тебя с не меньшим удивлением? И ладно, если бы те были идентичными или хотя бы похожими, но нет - их выражения, цвет радужки были неповторимыми. Вряд ли кому удумается такое разнообразие цветов, не оттенков, а именно цветов - не похожих друг на друга и не названных еще никем.
Какое-то гулкое эхо больно ударило по ушам, чей-то странный голос, к которому нельзя было привыкнуть или хотя бы терпеть, въедался в уши, прожигая их вместе с остатками сознания. Наверное, разум уже плавился. Хотя о чем это мы?
Кто-то больно ударил его по щеке, жгучее, нет, сжигающее ощущение прокатилось по всему телу, опаляя каждую его клетку, каждый квадратный миллиметр. Ужасное, надо отметить чувство, как будто бы самовозгорание. Перед ним, кстати, стояла довольно высокая фигура, одетая в пышный наряд - нельзя точно сказать какой, но в силуэте угадывался шахматный король, с ручками, торчащими по обе стороны фигуры, а вот ноги, видимо, были скрыты грузной на первый взгляд то ли мантией, то ли каким-то иным подолом. Голос еще долго о чем-то распинался, бормотал, а фигура в страстях металась кругами, по правилам той же игры не отдаляясь далеко - только на какой-то шаг, всего один шаг - махала руками и продолжала причитать. Нередко задевала парня во время своих особо неловких движений, даже оставила пару отметин.
Чуть погодя, фигура приобрела цвет - она чуть ли не светилась фиолетовым, как тот ворс, сложно было назвать этот цвет точно, да и он был не один - все возможные его оттенки сочетались в наряде этой фигуры - как оказалось, ужасно вычурной и совсем, ну, вот, ни капли, невменяемой.
Оно запело! Запело так, что затряслось все, что только могло. Кристофер чувствовал себя ничем иным, как желе - он вот-вот уже распадется на молекулы, а из его тела посыпятся виноградины или кусочки персика. Так казалось, только казалось.
Туловище продолжало искажаться, будто сворачиваясь дальше, его спирали начали изгибаться и в третьем измерении, приобретая еще более уродливую форму.
Вам все еще кажется, что это так по-детски?
Очнулся, очнулся от собственных мыслей. Он их не слышит, нет. Он слышит только короля, а вот мысли он видит. Смешно как-то, и вместе с этим немного жутко. У него хорошее воображение, наверное, это и сыграло свою роль.
Его, кстати, прижимали к стене. Щекой. Больно, видать, кожу с нее таки содрали - спасибо вам, о старые грязные и шершавые стены. Кажется, они такие старые, что их можно ложкой проковырять - но смысл, все равно не сбежишь.
- А моожет быть ты меня отпустишь?
- "Глупый, глупый Крисси~" - голос немного иной, немного похож на тот, что был в том мире; немного певучий, немного язвительный, но какой-то взволнованный.
Дергается, слабо чувствует свое тело, но все равно дергается. Конечности не слушаются: ногой довольно больно ударяет Деймоса по коленке - сложно сказать, как это он так извернулся, но факт остается фактом. Нет, драться он не собирался, но и происходящее его не очень радовало.
- Эй, что было сейчас?